03.12.2005, 23:27 | #4241 |
admin
Регистрация: 25.10.2005
Адрес: Москва, Митино
Сообщения: 1,908
|
Зацепило
Создавая эту тему, я основывалась на том, что, наверняка у каждого из нас есть какие-то любимые отрывки из произведений, встреченное в сети или просто услышанное что-то, что "не прошло мимо". Делимся этим здесь
__________________
|
10.05.2006, 10:48 | #14725 |
Девушка-лето
Регистрация: 25.10.2005
Сообщения: 2,355
|
Ты в моем декабре остался маленьким принцем.
Неприступным, верящим в талую лисью (с)нежность. Приручить не смогла… или не захотела, что в принципе не имеет значенья. И мы можем поспорить, конечно, кто, в итоге, сильнее, и кому достанется право зажигать на бесчувственном небе замерзшие звезды. Я закутаюсь в плед, буду греть себя словом «начало», ты останешься с розой. Ты просто останешься. Поздно караулить украдкой сбежавшее в ночь молоко, и на млечном пути следопытом распутывать нити бесконечных дорог. Я уже говорила, что мне нелегко? Ну так вот, мой хороший, мне сегодня хотя бы выжить… Колокольчики вёсен разбудят тепла волшебство, заменяя базарную медь золотыми дождями. На планете не то чтобы тесно, но стало легко избегать говорить слово «мы». Может, просто устали… И однажды, дарами волхвов, под седьмое ребро я приму от кого-то случайного ласку дыханья. Из удава барашком мне стать, милый мой, не дано. Но не быть бы к тому же вдобавок холодным камнем…
__________________
|
25.06.2006, 20:10 | #19107 |
admin
Регистрация: 25.10.2005
Сообщения: 1,053
|
- Наш долг - это право, которое другие имеют на нас.
- В стадах нет ничего привлекательного, даже если они бегут вслед за тобой. - Я не понимаю, к чему заниматься злословием. Если хочешь насолить кому-либо, достаточно лишь сказать о нем какую-нибудь правду. - Мы более искренни по отношению к другим, чем по отношению к самим себе. - Счастье мужчины зовется "Я хочу". Счастье женщины - "он хочет". Фридрих Ницше
__________________
|
03.08.2006, 10:42 | #21951 |
admin
Регистрация: 25.10.2005
Адрес: Москва, Митино
Сообщения: 1,908
|
У нас нет имен, вместо них — ники. У нас нет возраста и пола. Голоса тоже нет. Как нет и эмоций, их заменил десяток банальных смайликов. Взамен лица — аватар. Мы не читаем книги, а просматриваем текстовые файлы. Не цитируем наизусть любимых поэтов, а вставляем результат поиска гугла по ключевой фразе, которую смогли запомнить. Походы на концерты заменил искусственный звук с урезанными частотами, не воспринимаемыми нами. Вместо фотографий — матрица 32х битных точек. Вместо встреч — сходки. Вместо поцелуев — чмоки. Вместо любви в сердце — записи где-то в хистори. Жутко.
(c) THERE
__________________
|
18.08.2006, 14:25 | #23006 |
Аццкая Сотона
Регистрация: 30.10.2005
Сообщения: 694
|
Встать, суд идет.
Андрей Поляковский проснулся, дико болела голова, тело ломило, сильно хотелось пить. Он пошел на кухню открыл кран с водой и жадно припал к струе воды. Мысли путались, он взглянул на часы. “Ну вот на работу опоздал. Что вчера было то? Помню в казино сидел, пил. Не надо было пиво пить, а то намешал с водкой.” Он вывернул все карманы костюма валяющегося посреди комнаты. “ Ну так и есть. Засадил все. Дочке обещал подарок на день рождения, хотел вчера купить, так и не купил. Мать звонила, просила узнать насчет лекарства в аптеке. Так я до аптеки и не дошел. Бля, не надо было водку с пивом мешать.” Он опять побрел на кухню, к спасительному крану.
На кухне сидели два молодых парня в комбинезонах небесного цвета. “Ну вот, уже мерещится”- подумал Поляковский. - Вам придется пройти с нами.- сказали они и взяли Андрея под руки. *** Перед зданием суда, стояло трое мужчин. Они курили и иногда перебрасывались парой-тройкой фраз друг с другом. Один уже в годах, седовласый и суровый, был за главного. Двое других, помоложе. Было видно что они с уважением относятся к седовласому и внимают каждому его слову. Говорил в основном он. - Ну что господа,– спросил мужчина своих спутников.-какие мнения по предстоящему процессу? Заберем или выкрутится как-нибудь? - Заберем. – почти одновременно ответили они. - Ну дай Бог, дай Бог….Тьфу ты, что я несу? Одеты мужчины были в строгие черные костюмы. Если внимательно присмотреться, то можно было увидеть, что это не простые смертные. Остроконечные уши, вздернутые, как пятачки носы и старательно спрятанные под густой шевелюрой рожки. Это были представители ада, посланные на Высший Суд, представлять сторону обвинения. Седой был главным обвинителем. Сегодня слушалось дело Поляковского Андрея, 34 лет, обвиняемого в нарушении божьих заповедей, причинении душевных ран своим близким, полной бесполезности для общества. - Ну все, бросайте сигареты, вроде везут. – сказал старший и они зашли в здание. К суду подъехал автомобиль темно-синего цвета, с решетками на окнах. Из него в сопровождении двух охранников вышел Поляковский. У охранников под униформой на спине, угадывались маленькие крылышки. Это были верные слуги Господа. Они провели Поляковского в зал суда, посадили на скамью подсудимых и встали по бокам с двух сторон. - Встать, Суд идет! В зал зашел судья в сопровождении помощников. Это был Бог. - Слушается дело Поляковского Андрея, слово предоставляется обвинению.- провозгласил помощник судьи. Главный обвинитель, поправил галстук с изображением костра и котла со стекающей через его края смолой, открыл свою папку и зачитал обвинительную речь: - Поляковский Андрей Викторович, вы обвиняетесь в деяниях неугодных Господу, причинении душевных ран своим близким, полной бесполезности для общества. - Я не совсем понимаю. Я не делал ничего особенного. - Поясните пожалуйста суть обвинения. – попросил Господь, обращаясь к седому. - Да, Ваша честь, я поясню. Поляковский, в свои 34 года, перевалив за возраст Иисуса Христа, вы не добились в жизни ничего. Вы не принесли никакой пользы обществу, в котором вы живете. Вы не несете никакой радости близким людям, окружающим вас, лишь боль, страдания и переживания. У вас растет дочь, но она растет без отца. С женой вы развелись. А когда были женаты, то изменяли ей. Родителей вы навещаете раз в год, заставляя их беспокоиться за вас. Вы подвержены богопротивным занятиям, вы курите, если вы пьете спиртное, то можете напиваться до невменяемого состояния, вы подвержены азарту, вы прелюбодействуете, вы сквернословите. У вас нет цели в жизни. Вы бесполезны, вам незачем больше жить. У меня все, Ваша честь. - седовласый сел, его спутники одобрительно кивали. - Поляковский, все сказанное правда? Что вы можете сказать в свое оправдание?- спросил судья. - Я… Я не знаю… Да, правда… Я никогда не думал об этом… Но я хочу жить! Я не хочу умирать!- он ощутил страх и недоумение. Ему нечего было возразить. Комок подкатил к горлу, стало трудно дышать. - Я хочу напомнить вам ваши права,- продолжал Господь.- вы можете пригласить себе защитника, человека который вас любит, который сможет доказать нам, что вы не такой безнадежный и что вы еще кому то нужны. У вас есть такой человек? - Да, есть Ваша честь.- забрезжила надежда на спасение. – Это мой отец. Но как его пригласить сюда? Он далеко, это невозможно. - Для нас нет ничего невозможного. – нахмурил брови судья. – Не забывайте, где вы находитесь. - В зал приглашается Поляковский Виктор Васильевич, отец подсудимого.- объявил помощник судьи. Виктор Васильевич зашел в зал суда чувствуя стеснение, не зная что ему делать. Поляковскому даже показалось, что он меньше ростом, чем обычно. - Виктор Васильевич, проходите сюда.- пригласил судья.- Вы приглашены в качестве свидетеля, по делу вашего сына, Поляковского Андрея Викторовича. – клянетесь ли вы говорить только правду и ничего кроме правды? Впрочем что я говорю, - улыбнулся Господь. – соврать у вас не получится. Отец подошел, оглядываясь по сторонам, привыкая к обстановке. Увидел сына стоящего с опущенной головой, в глазах промелькнула тревога за него и радость, что он может его видеть. Судья смотрел на свидетеля, от него ничего не ускользало. - Расскажите нам о вашем сыне. Вы можете сказать о нем что-нибудь хорошее? - Хорошее? Конечно. Все только хорошее. У меня самый лучший сын. Он в школе хорошо учился, олимпиады по математике выигрывал, в кружках занимался, в шахматы играл. Книг мы с ним вместе сколько прочитали, он читать любит. На рыбалку, за грибами ходили, соревновались кто больше рыбы поймает или грибов насобирает. Вот помню случай был …. - Ну все, все. Понятно. Вы по существу скажите, вы своим сыном довольны, он хороший сын? - Да, конечно. У меня самый лучший сын. И мать под каждым моим словом подпишется. - Ваша честь, я протестую. Свидетель лжет. – обвинитель встал, полный негодования. - Нет, он не лжет. Он действительно так думает. – грустно сказал судья. - Свидетель, у меня к вам последний вопрос. Не торопитесь с ответом, подумайте. Вы готовы отдать свою жизнь за сына? - Да, ваша честь! – тут же ответил отец. - Ну что же, вопросов больше нет. Суд удаляется на совещание. Судья в сопровождении своих помощников, покинул зал. - Ох, проиграем мы это дело чувствую. - вздохнул главный обвинитель, обращаясь к своим подручным.- догадался этот Поляков отца позвать, а то другие бывает жен, любимых зовут. Тогда сто процентов наша победа бывает, там ложь одна в обычной жизни, а перед Высшим судом, врать не могут, стоят и молчат как дуры. Ой, не устоит господь перед родительской любовью, не устоит. Андрей стоял и слезы текли у него из глаз. На душе было тяжело, как будто камень на грудь положили: “Вот оно как получается. Разве я достоин такой любви? Стыдно. Боже как же стыдно. Когда я последний раз видел родителей? Когда последний раз заботился о них, помогал?” Вспоминались эпизоды из жизни, когда он в ответ на заботу со стороны отца, отвечал раздражением, грубостью. Когда на просьбу родителей о помощи, в чем-либо, говорил: “Потом, потом”, и бежал к друзьям, развлекаться, бесцельно проводя время. “А сколько времени я не видел дочь. У меня вот есть такой отец, а у нее? Почему вся моя забота выражается в редком вопросе к тем же родителям об их внучке: ”Как там Алена?” И все! Боже мой, какой я был дурак! Я все исправлю, только дайте мне шанс! Все будет по-другому! Я буду лучшим в мире сыном и отцом!” Судьи, тем временем совещались в своей комнате. - Ну что, какие будут мнения?- спросил судья своих помощников. - Ваша честь, его уже не исправить. Надо передавать его обвинению, пусть они его забирают к себе. Не он первый, не он последний. Зачем он нужен на Земле, кому от него польза, кому он нужен?” Бог призадумался, минуту молчал, прикидывая как поступить. - А отец? Вы слышали, что он говорил? Если есть еще человек, готовый не задумываясь готов отдать свою жизнь за Полякова, то рано нам пока его забирать. Ох уж мне эта безрассудная родительская любовь. Не могу я ей поступиться. Все равно что через себя переступить, я же тоже отец всем людям и все они мои дети. Еще минуту он молчал, взвешивая все “за” и “против”. Потом сказал: - Я принял решение, пойдемте в зал. *** - Встать, Суд идет! Все встали, с надеждой и нетерпением глядя на судью, пытаясь прочесть в его глазах решение, к которому он пришел. - Именем Высшей Справедливости, суд постановил: Отпустить Поляковского Андрея Викторовича на Землю, для продолжения жизни. Суд надеется, что Поляковский пересмотрит свое отношение к смыслу пребывания среди живых и сделает все возможное для исправления бесцельно проведенных на Земле лет. Мы даем вам последний шанс. Вам есть что сказать Поляковский? - Спасибо, Ваша честь! Я все понял. Я полностью изменю свою жизнь. Я понял что такое истинные ценности, ради которых стоит жить. Я…Я…Я все понял, Ваша честь.- сказал Андрей и опустил голову. - Я рад слышать это от вас. Рад что люди способны мыслить и делать выводы. Никогда не поздно сделать переоценку ценностей и найти верный путь. Но… Но до этого нужно дойти самому. Не под влиянием Высшего суда. Когда вы возвратитесь на Землю, ни вы, ни ваш отец, не будете помнить всего того, что здесь происходило. Вы возвратитесь в тот же момент, в который вас забрали. Ваша жизнь продолжится, как будто ничего не произошло. В ваших силах будет изменить ее, пересмотреть свое к ней отношение. Но я повторяю: вы должны до всего дойти сами! Бог взял молоточек и ударил по столу. - Суд окончен! *** Андрей оказался в комнате, как будто очнувшись от обморока, голова кружилась, он не помнил что с ним произошло. Прошел на кухню, открыл кран и опять припал к живительной струе. “Ну все, пора все таки уже за ум браться. Как же я так вчера сорвался? С сегодняшнего дня новая жизнь. Сейчас поеду к родителям, на даче кое-что помочь надо, отец давно просил, матери лекарства куплю. Вечером дочку поведу парк гулять. Пить, играть больше не буду никогда. Курить брошу. Спортом займусь. Завтра с утра на пробежку.” Еще до обеда его переполняла радость, что он что начал новую жизнь. В обед он подумал, что раз на работу уже не пошел, то можно выпить пивка, до вечера еще время есть. Выпил пива, потом еще. Подумал: схожу в казино последний раз, должно наконец уже повезти, до вечера как раз успею. Проснулся он часов в 12 на следующий день. Голова болела, страшно хотелось пить. Он пошел на кухню, споткнувшись об брошенный в коридоре костюм. “ Ну вот, опять ничего не сделал, надо хоть на работу позвонить, сказать что заболел. Все, с сегодняшнего дня уже точно начну новую жизнь, решено”. Он зашел на кухню. На табуретках около кухонного стола, сидели два молодых парня в комбинезонах небесного цвета…. (с)A.Polyakov
__________________
"Психических заболеваний нет. Просто дурак." |
12.12.2006, 00:48 | #35029 |
Новичок
Регистрация: 09.11.2006
Сообщения: 31
|
Морской Ящер выполз на берег и заревел - его ноги приняли на себя всю массу туши, и подводное течение перестало держать за ляжки. Жажда убить врага утихла, уступив место голоду: выход из океана требовал сил. Орган в основании мозга, исчезнувший у других биологических видов, еще в те времена, когда единственными предками человека могли считаться древесные землеройки, испустил электрический сигнал, который подманивал пищу. А пищи здесь навалом, чувствовал тот же самый орган.
Морской Ящер подковылял к пятидесятифутовому утесу в конце пляжа, оперся на хвост и поднялся, помогая себе передними лапами. От носа до хвоста он вытягивался на сто футов, а если вставал во весь рост и выпрямлял массивную шею, то достигал двадцати пяти футов в высоту. На широких задних лапах имелись перепонки, на передних - когти: большой палец отстоял от трех остальных так, чтобы легко можно было хватать и убивать добычу. На вершине утеса его уже поджидали жертвы, которых он подманил. Еноты, суслики, несколько скунсов, лисица и две кошки кувыркались в сухой траве: кто-то спаривался, кто-то в блаженном самозабвении выискивал блох, другие просто валялись на спине, точно в пароксизме внезапной радости. Морской Ящер одним движением языка смел их себе в огромную пасть, хрустнув несколькими костями, но большинство заглотил не жуя. Потом рыгнул, наслаждаясь пряным букетом скунсов, и почмокал челюстями, словно двумя мокрыми матрацами. От удовольствия по его бокам заскользили неоновые вспышки. Ящер перевалил утес, миновал Прибрежное шоссе и вступил в спящий городок. Улицы были пусты, в деловых кварталах Кипарисовой улицы свет не горел. Густой туман плескался о стены наполовину деревянных строений, отдаленно напоминавших об эпохе Тюдоров, зелеными коронами нависал над уличными фонарями. Над городом сигнальным маяком торчала красная вывеска “Тексако”. Морской Ящер изменил цвет кожи на дымчато-серый оттенок тумана и двинулся по центральной улице змеевидной тучей. Он шел на низкий рык, доносившийся из-под красного маяка. Вот туман расступился, и он увидел Ее. Она урчала у опустевшей заправочной станции, маня и дразня его. Подойди-ка сюда, урчала она. Низко и соблазнительно. В ее серебристых боках зовуще отражались туман и красная вывеска - она просто умоляла его залезть на себя. Морской Ящер мигнул чередой разноцветных огней, явив свои великолепные мужские достоинства. Кроны его жабер на шее встопорщились, по их ветвям пронеслись ленты цветного света. Ящер послал ей сигнал, который в грубом переводе можно было понять только так: - Эй, крошка, а мы с тобой разве нигде раньше не встречались? Та лишь застенчиво мурлыкала в ответ, но он-то знал, что она его хочет. У нее были короткие черные ноги, тупой обрубок хвоста, и пахло от нее так, точно она недавно проглотила траулер, но устоять перед этими серебристыми боками было невозможно. Морской Ящер сам стал серебряным, чтобы она не испытывала никакой неловкости, потом вознесся на задние лапы и показал ей свой возбужденный член. Никакой реакции - одно робкое урчание. Он принял его за приглашение и зашагал по автомобильной стоянке, намереваясь трахнуть топливную цистерну. ******** В этой ковбойской трагедии кантри-вестерна стенает больная душа блюза - вот что в ней стенает. Примерно так: Заплатишь по всем счетам, срок оттрубишь за баранкой, сверхурочные по тягомотине дорог, аж позвонки в гармошку и желудок прокиснет от крепкого кофе - и вот когда уже добьешься хорошей работы с приличной зарплатой и премиальными, и в конце тоннеля замерцает свет пенсии, когда в уши прольется дальняя песня сирен: лодка - на окуня ходить - и ящик “Миллера”, что манит к себе, точно официантка с автостанции по кличке Лапуся, - как раз тогда обязательно приползает какой-нибудь монстр и пердолит твой бензовоз. И вся жизнь коту под хвост. Вот что случилось с Элом. Эл себе кемарил в кабине своей цистерны, пока неэтилированные жидкие динозавры, пульсируя, стекали по большой черной трубе в подземные резервуары станции “Тексако” Хвойной Бухты. Заправка была закрыта, за прилавком никого, потрындеть не с кем, у него уже конец рейса, осталось только быстренько сгонять к побережью в мотель в Сан-Хуниперо. По радио Риба со знанием дела приглушенно подвывала о трудных временах - как и полагается косоглазой рыжей миллионерше. Когда бензовоз качнулся, Эл решил было, что в него задним ходом впоролся какой-нибудь датый турист, но потом тряска пошла такая, что ему показалось: он попал в самую середку лосиного землетрясения века - того самого, когда города корежило, а мосты ломало, что сухие веточки. Такое первым делом в голову приходит, когда сидишь на десяти тыщах галлонов взрывоопасной жидкости. В переднее стекло он видел вывеску “Тексако” - похоже, ее мотыляло, как былинку на ветру, да только все было наоборот. Мотыляло бензовоз. Нужно вылезти и перекрыть вентиль. Цистерну било и качало так, точно ее таранил носорог. Эл дернул за ручку и толкнул дверь. Она не подалась. Что-то ее не пускало - и все окно перекрыло. Дерево? Или козырек насосного участка свалился? Он глянул на пассажирскую дверь - ее тоже что-то подпирало. Не металл, не дерево. Там виднелась чешуя. В переднее стекло Эл увидел, как по бетонке расползается темное влажное пятно, и мочевой пузырь у него не выдержал. - Ох черт, ох черт, ох черт, ох черт. Эл потянулся под сиденье за монтировкой - выбить ветровое стекло - и в следующий миг пылающими кусочками и дымящимися лоскутками полетел над Тихим океаном. Гриб маслянистого пламени взметнулся ввысь на тысячу футов. Взрывной волной сравняло деревья в одном квартале и повышибало стекла еще в двух. В полумиле от станции, в центре Хвойной Бухты сработала вся сигнализация, настроенная на малейшее движение, и к реву пламени добавились ее сирены и клаксоны. Хвойная Бухта проснулась - и перепугалась. Морского Ящера отшвырнуло на двести футов в воздух, и он приземлился спиной на пылающие руины ларька “Бургер Берта”. Пять тысяч лет прожить на планете - и ни разу не испытать ощущения полета. Ящер понял, что это не для него. От носа до хвоста он весь был в горящем бензине. Кроны жабер опалило до самых пеньков, между чешуек на брюхе торчали зазубренные куски металла. Пылая, он направился к ближайшей воде - за деловым районом протекал ручей. Погружаясь в него, ящер оглянулся на то место, где его отвергла возлюбленная, и отправил ей сигнал. Возлюбленной уже и след простыл, но сигнал он все равно послал. В грубом переводе звучал он так: - Простого “нет” вполне бы хватило. |
26.03.2007, 20:59 | #44167 |
admin
Регистрация: 25.10.2005
Адрес: Москва, Митино
Сообщения: 1,908
|
Отец Мои родители развелись, когда мне было шесть лет. Мне было трудно понять отчего, когда я захожу в комнату, они внезапно прекращают разговор - мама начинает смотреть в окно, а папа поджимает губы, как человек, который отчаялся объяснить словами какую-то очень простую вещь. Мы даже гуляли не так, как раньше, втроем, взявшись за руки. Теперь я принадлежал кому-то одному - либо я шел впереди с мамой, а отец молча курил, следуя в десятке шагов за нами, либо, если он при выходе на улицу успевал к моей руке первым, мама шла немного в стороне, вороша узким носком сапога кучки приготовленных дворниками к сожжению желтых листьев. Был октябрь. Затем в один из дней папа ушел. Просто так. Забиравшая меня из садика мама выглядела немного взбудораженной - застегивая на мне курточку, она, не давая мне сказать ни слова, торопливо поведала новости - папа уехал, мы больше не будем жить все вместе, но ты не расстраивайся, теперь уже все будет лучше. Торопясь к автобусу (мама тянула меня за руку так, что мне казалось, что моя левая рука становится длиннее), мама продолжала меня успокаивать и уверять в том, что скоро наша жизнь волшебным образом изменится. Странно, ведь я не сказал ей ни слова. Даже не заплакал. В голове у меня пульсировал семафором один вопрос - как без папы может быть - лучше? Квартира опустела. Исчез папин радиоприемник "ВЭФ", на обувной полке освободилось место, которое раньше занимали папины сапоги и офицерские ботинки, поредели книжные полки. Наши вечера изменились. Теперь едва ли не каждый вечер к маме приходили подруги. Я играл с пластмассовыми гэдээровскими ковбоями и индейцами, читал "Маленького оборвыша", смотрел по телевизору французское кино "Остров капитана Немо" (его показывали двадцатиминутными отрывками в конце "Очевидного-невероятного"), а мама сидела на кухне с тетей Зиной. Или тетей Катей. Или тетей Людой. Они пили болгарское вино "Медвежья кровь", варили индийский кофе из банок с красивой индийской богиней, оставляли на кухне полные окурков от "Стюардессы" пепельницы и тарелки с свернувшимся пергаментом голландским сыром и потекшей жиром "сухой" колбасой. Иногда включали музыку - маме нравился Юрий Антонов, а тетя Люда приносила записи "Чингисхана" и "Аббы". Засыпая в своей комнате, я иногда слышал, как мама плачет. Папа стал приходить к нам в ноябре. Каждую субботу в три. Ожидая меня, он неловко топтался в прихожей, стряхивая на палас снег с фуражки. Он не говорил с мамой - только здоровался и оговаривал время, когда приведет меня обратно. Папа переминался с ноги на ногу, смотрел почти все время в пол и явно не знал, куда деть свои руки - он поправлял портупею, мял в руках перчатки, застегивал и расстегивал верхние пуговицы на шинели, медные, со звездой. Я видел, что он чувствует себя не в своей тарелке. Впрочем, как и мама. Мне казалось, что если я возьму папу за руку и подведу его к маме, и возьму маму другой рукой, и попрошу их помириться, всё станет как раньше. Папа усмехнется краем губ, мама заливисто засмеется и мы по первому снегу побежим вприпрыжку к остановке семнадцатого автобуса, чтобы успеть к одиннадцатичасовому сеансу в кинотеатр "Юность", на "Месть и закон". Но я так и не решился этого сделать. Мы с папой гуляли молча. Он всегда выдумывал какой-нибудь план действий - привычка военного. Мы ходили в кино и в кафе-мороженое, покупали билеты на гонки по вертикали в заезжем чехословацком цирке и смотрели сказку "Волк в библиотеке" в местном ТЮЗе. Часто, в кинозале или зоопарке, я хохоча поворачивался к нему - папа, смотри! - и видел, что он не обращает внимания на то, что происходит на экране или в клетке медведей. Он просто смотрел на меня и грустно улыбался в ответ на мой мальчишеский восторг. Папа держал меня за руку крепко, но нежно. Подстраивался под мой шаг, сменяя чеканную походку офицера на неторопливую поступь обычного отца, штатского, который просто вышел погулять со своим шестилетним сыном. Мама всегда тащила меня за собой, энергичная, целеустремленная, быстрая. Когда мы уже подходили к дому, отец останавливался, немного приседал, чтобы оказаться со мной лицом к лицу, и, поправляя обвернутый вокруг моей шеи клетчатый шарфик, негромко говорил: - Сын, - он почти никогда не называл меня по имени. Только "сын". Или, иногда - "сынок", - Береги маму. Слушайся её. Она хорошая. Тебе очень повезло с мамой. Или: - Сын, больше читай. Скоро тебе в школу, я не хочу, чтобы меня вызывали на собрания. Вот я тут тебе приготовил книжку, - улыбаясь, папа протягивал мне томик с нарисованными на обложке мальчишками. "Приключения Тома Сойера", читал я , "Детгиз", 1978 год. - Всегда ищи ответ в книгах, сынок. Книги научат тебя, как стать честным и сильным, как стать настоящим человеком. Сомневайся в том, что тебе говорят учителя, друзья во дворе, соседи - не сомневайся только в книгах. Потрепав меня по голове, "ну, беги", папа разворачивался и быстро шел в сторону остановки, а снег падал на его серую шинель, припорашивая погоны с майорской звездочкой. Мне хотелось побежать к нему, обхватить его за ноги, и прижаться к нему, и вдохнуть такой знакомый и родной его запах, запах формы и гуталина, папирос и кожи, и закричать в его шинель - "Папа, не уходи! Мне плохо без тебя, папа! Я хочу, чтобы все было как раньше!". И зареветь, пачкая слезами и соплями серую безупречность офицерской шинели, и облегчить свою боль, ощущая на плечах сильные отцовские руки. Но я просто стоял и смотрел, как он уходит, и снежинки таяли в бегущих по моим щекам слезах. Все было обидно и неправильно. В первую неделю декабря мы с папой пошли в кино. Это был очень веселый фильм - "Фантоцци против всех". Я громко смеялся, а когда Фантоцци сел на велосипед без сиденья, смех задушил меня - я держался за живот, из моих глаз текли слезы, и я пропустил следующие три минуты фильма - так мне было смешно. Когда мы вышли на улицу, я все повторял: "Пап, пап, а как он говорит - Я буду есть, а вы будете смотреть! Я буду есть, а вы будете смотреть! Умора, правда?" Папа слегка улыбался и выглядел грустнее, чем обычно. Он был в штатском - мне непривычно было видеть его в черном пальто и шляпе вместо обычных шинели и светло-серой шапки с кокардой. Когда мы шли по парку - на Украине темнеет рано, в шесть часов вечера уже ночь - я вдруг услышал "Э, мужик, стоять, сигарет не будет у тебя?". Поворачиваясь на ходу, я увидел, как в свете фонарей, через медленно падающие снежинки, к нам сзади подбегают двое, нет, трое мужиков. Они были моложе папы - лет по двадцать-тридцать наверное, с длинными волосами и в клешеных джинсах. "Сынок, не оборачивайся, идем быстрее, шпана, не обращай внимания" - тихо произнес папа и ускорил шаг. "Э, ты че, я не понял, я кому сказал стоять" - раздалось уже за самой моей спиной. Папа остановился, повернулся назад, и тихим голосом - я никогда не слышал, чтобы папа разговаривал так тихо - ответил: - Ребята, у меня только папиросы, я могу вам дать одну. Парень, который подходил к нам, ухмыльнулся, засунул руки в карманы джинсов, прохрипел носом и сплюнул папе под ноги желто-зеленую соплю. Она упала в десяти сантиметрах от папиных ботинок и сразу стала покрываться тающими снежинками. - Я те русским языком сказал - стой, хуль ты сразу не остановился, - парня покачивало, и пахло от него, как от сантехника дяди Коли с четвертого. - Не ругаться при ребенке! - от того, что папа резко повысил голос, двое парней, подбежавшие к первому, даже немного отодвинулись. - А ты чё, борзый, что ли? И чё ты мне сделаешь? Табаком из папиросы в глаз попадешь, как с плювалки? - парни загоготали. - Ты, бля, интеллигент хуев, быро дал сюда кошелек. Или ты так не понимаешь? - парень засунул руку в задний карман брюк. И оставил её там. - Бля, давай по-хорошему, а то тебя щас попишем и выблядка твоего. Второй парень быстро подошел ко мне с боку и схватил за шиворот. Папа перехватил его руку и тогда тот, с рукой в кармане, вытащил нож и сунул его папе в лицо. - Стоять сука, кому сказал. - Хорошо. - папа приподнял руки. - Сына отпустите. - и полез рукой во внутренний карман. Папа посмотрел на меня искоса и сделал едва заметный жест глазами - беги, мы так все время делали, когда бегали наперегонки в парке. Но я не мог. Я весь дрожал, мне казалось, что кто-то очень большой и злой взял меня за сердце узловатыми корявыми руками и держит на месте, не давая ступить и шагу. Доставая кошелек, папа уронил его на снег. "Ты чё, поднял, сука!" закричал тот, который с ножом, и папа наклонился, и выпрямляясь, схватил его за руку с ножом, а второй рукой резко ударил куда-то под голову, в шею, и парень квакнул, поперхнувшись , его голова дернулась, ноги повело, и он стал падать назад. Папа повернулся к тому, который держал меня и замахнулся кулаком. Я почувствовал, как державшие меня руки ослабли, и заорал - "Папа! Сзади!", но было поздно, потому что третий из напавших на нас схватил папу руками за шею и стал душить его сзади, заваливая на себя. Папа обхватил его за руки, резко присел, и перебросил через бедро на землю. Я понял, что сейчас все будет очень плохо. Папа не мог разделаться с повисшим на нем парне, а второй в это время достал что-то из кармана куртки, щелкнул кнопкой, и с ножом в руке дернулся к папе. Я прыгнул на него сзади, и обхватил его за ногу, и вцепился зубами в твердый синий коттон джинсов. Мне уже не было страшно - не трогайте моего папу, не трогайте моего папу. Когда он двинул меня по голове рукой с зажатым ножом, я ощутил удар, меня как будто хлестнули по лбу эдектрической плетью, и что-то теплое побежало у меня по лицу. Посмотрев вниз, я увидел, как густые капли крови падают на снег прямо из меня. Мне даже не было больно, только как-то…странно. Как будто мне все снится. Лежа на снегу - кровь текла из моего лба в белое, и впитывалась, текла и впитывалась, я видел, как папа выбивает ударом ноги нож из руки нападавшего, как он обхватывает его руками за шею и резко, с хрустом, поворачивает её по часовой; как он поднимает нож и бьет им в живот второго; как он подходит к третьему и, пока тот не успел заорать, взмахивает рукой с зажатым ножом у того перед лицом, и как сразу за папиной рукой брызгает красная струйка, как летом из поливального шланга, когда он рвется, и дядя Коля-сантехник обматывает место разрыва синей изолентой. Как папа подходит к отползающему с красным следом по снегу верзиле и берет его за волосы, и оттягивает на себя голову, и коротко проводит рукой под горлом, так, как он это делал, когда мы ездили в Ивановку за грибами. Как папа оттирает нож снегом, затем снятым с одного из парней шарфом, как он отбрасывает далеко, в снег, нож, и идет ко мне, и поднимает меня на руки, и говорит, что все будет хорошо, и просто царапина, и доктор обработает йодом и зашьет, и будет совсем не больно - ну, только чуть пощиплет. В больнице папа сказал, что я напоролся лбом на натянутую в лесу проволоку. Врач предложил папе сделать мне наркоз - восемь швов, все-таки. Папа сказал, что его сын выдержит. И я выдержал. Только потом, когда папа на руках нес меня к дому, я заплакал, уткнувшись носом в его плечо. Я плакал, и не мог остановиться, а папа похлопывал меня по спине, и говорил, что ничего, сынок, все будет хорошо, все будет хорошо… Когда мы подошли к дому, он поставил меня на ноги, и слегка присел, чтобы оказаться со мной лицом к лицу: - Сын. Это была шпана. Быдло. Мусор. Не люди. Хуже - когда промолчать. Хуже - спрятать глаза и пройти. Хуже - не заметить и уверять себя через три минуты, что не надо связываться, правильно, что отдал. Всегда наказывай наглость. Всегда карай быдло. Помнишь, по телевизору, дядя Миша Ножкин пел - "Добро должно быть с кулаками". Иногда с ножом, сына…Иногда с ножом. Я смотрел на него, и в горле у меня ходил комок от гордости, от того, что мой папа - настоящий герой, как Зорро, как Виру и Виджай, как Штирлиц. И папа - зачем же ты говоришь мне все это, ведь я тебя люблю, ведь ты поступил как герой, ведь вот так - и надо делать, ведь этому и учат все на свете книжки… Я больше не видел папу. Через два дня он уехал в Монголию, в Чойбалсан. Его перевели давно, он не решался мне сказать об этом. Через два месяца папа умер от пневмонии - он простудился, когда грузовик с солдатами ушел под лед, а он помогал им выбираться -одному, второму, третьему, всем. Мы не приехали на похороны - мама занималась переездом в Свердловск, где я прожил следующие девятнадцать лет. …………… Портрет отца висит на стене рядом с моей кроватью. Улыбаясь, он смотрит на меня лейтенантом из далекого 1969-го. Я прячу взгляд. Мне случалось в жизни - промолчать, пройти. Я не связываюсь. Я бескулачное добро. Когда папа умер, ему было тридцать три, как мне сейчас. Но мне кажется, я уже никогда не стану таким взрослым, таким настоящим, как был он. Часто я просыпаюсь ночью, мокрый от слез и пота, и выныриваю из сна, где я закричал-таки - "Папа, не уходи!", и догнал его, и он поднял меня на руки, и засмеялся, и глаза сощурились добрыми морщинками: - Ну что ты, сынок… Конечно, не уйду… (c) Убивец
__________________
|
19.04.2007, 19:18 | #46346 |
Новичок
Регистрация: 14.04.2007
Адрес: Москва
Сообщения: 5
|
Герман Гессе - Сиддхартха
Сиддхартха молчал и смотрел на него со своей всегдашней тихой улыбкой.Говинда же не спускал глаз с его лица. Он глядел на него робко, с тоской.Страдание и вечное, не удовлетворенное искание читались в его взоре. Сиддхартха видел это и улыбался. -- Нагнись ко мне! -- прошептал он на ухо Говинде.-- Нагнись ко мне!Так, еще ближе! Совсем близко! Поцелуй меня в лоб, Говинда. Но когда Говинда, изумленный и все же влекомый великой любовью и предчувствием, исполнил желание друга, в ту минуту, когда, низко склонившись, коснулся губами его чела, произошло нечто удивительное. В то время, как его мысль была все еще занята странными словами Сиддхартхи, в то время, как он тщетно и против воли пытался представить себе время несуществующим, а Сансару и Нирвану -- как нечто единое, в то время, как в нем боролись некоторое презрение к словам друга с необъятной любовью и благоговением к его личности, с ним произошло следующее. Лицо его друга, Сиддхартхи, куда-то стушевалось. Вместо него он увидел перед собой другие лица, множество лиц, длинный ряд, катящийся поток из сотен, тысяч лиц. Все они проходили и исчезали, и в то же время все, казалось, существовали одновременно, все непрерывно менялись и возобновлялись и тем не менее были Сиддхартхой. Он видел перед собой голову умирающей рыбы -- карпа с бесконечно-страдальчески открытым ртом, с угасающим взглядом -- он видел лицо новорожденного pебенка, красное и сморщенное, искривленное плачем -- он видел лицо убийцы, видел, как последний вонзает нож в тело человека -- и тут же видел этого преступника связанным и упавшим на колени, и рядом палача, отрубающего ему голову одним взмахом меча. Он видел тела мужчин и женщин, обнаженные, в позах и судорогах неистовой страсти -- видел распростертые трупы, тихие, холодные, пустые -- видел головы разных зверей: кабанов, крокодилов, слонов, быков, птиц -- видел богов: Кришну, Агни. Все эти лица и фигуры он видел в тысячах сочетаний, то любящими и помогающими друг другу, то ненавидящими и уничтожающими друг друга, то вновь возрождающимися. Каждое было воплощенным стремлением к смерти, было страстным, мучительным признанием бренности, и ни одно, однако, не умирало; каждое только менялось, рождалось вновь, получало новое лицо, и все это без всякого промежутка во времени между тем и другим видом. Все эти образы и лица то находились в покое, то текли, рождали друг друга, плыли куда-то и сливались вместе, а над всем этим потоком постоянно лежало что-то тонкое, бесплотное и все-таки имеющее субстанцию, словно тонкое стекло или яйцо, словно прозрачная кожа, или скорлупа, или маска из воды, и эта маска улыбалась, и этой маской было улыбающееся лицо Сиддхартхи, которого он, Говинда, в эту самую минуту касался своими губами. И эта улыбка маски, эта улыбка единства над стремительным потоком образований, эта улыбка единовременности над тысячами рождений и смертей, эта улыбка Сиддхартхи была точь-в-точь такая же, как та тихая, тонкая, непроницаемая, не то благосклонная, не то насмешливая, мудрая, имеющая тысячу оттенков, улыбка Гаутамы Будды, которую он, Говинда, сотни раз созерцал с благоговением. Так,-- сознавал Говинда,-- могут улыбаться только Совершенные. Уже не сознавая, существует ли время, продолжалось ли это созерцание один миг или целый век, не зная даже, существует ли действительно Сиддхартха или Гаутама, Я и Ты, словно пронзенный насквозь божественной стрелой, от которой сладка и рана, до глубины души потрясенный и очарованный -- Говинда еще с минуту простоял, склонившись над тихим лицом Сиддхартхи, которое он только что поцеловал, которое только что было ареной всевозможных образований, зарождений и существований. Теперь, после того, как под его поверхностью снова сомкнулась глубина множественности, это лицо приняло свое прежнее выражение. Сиддхартха опять улыбался -- тихой, чуть заметной, кроткой улыбкой, не то исполненной доброты, не то насмешливой -- точь-в-точь, как улыбался он, Возвышенный. Низко поклонился ему Говинда. Слезы, которых он даже не чувствовал, струились по его старому лицу. Ярким пламенем горело в его сердце чувство глубочайшей любви, смиреннейшего поклонения. Низко-низко поклонился он -- до самой земли -- перед неподвижно сидящим, чья улыбка напомнила ему все, что он когда-либо любил в своей жизни, что когда-либо в его жизни было для него дорого и священно. |
10.06.2008, 22:44 | #56276 |
Сейлормун
(луна в тельняшке) Регистрация: 04.11.2005
Адрес: Москва, ЮАО, ЧЮ
Сообщения: 504
|
«Люди даже смутно не понимают сил, которые управляют их жизнью. Они не понимают смысла своей эволюции. То, что называют "прогрессом", опустило человека гораздо ниже живущего на свободе животного. Образ жизни зверя - есть экологически чистую пищу, жить в самых подходящих для организма климатических условиях, много двигаться и никогда ни о чем не волноваться - сегодня доступен только ушедшему на покой миллионеру. А обычный человек всю жизнь работает, высунув язык от усталости, а потом умирает от стресса, успев только кое-как расплатиться за норку в бетонном муравейнике. Единственное, что он может, - это запустить в то же колесо своих детей.» (Пелевин)
__________________
[ |
Здесь присутствуют: 1 (пользователей - 0 , гостей - 1) | |
|
|